Налбандян Карен
«Мгер Последний»

    
     Страна цвета хаки. Выжженная солнцем земля. Вдруг стихает звон цикад. А спустя пару секунд крохотное пятнышко на горизонте превращается в белоснежного всадника на белом, как снег коне. Всадник огромен. Пружинят под копытами скалы, расплескивается брызгами высохшая, как камень земля. Конь нащупывает каждый шаг осторожно, как дорогу в трясине — но проходит совсем немного времени и он уносится за горизонт.
    ... Капля крови в кулачке новорожденного. Это случалось у многих народов — и понималось всегда правильно. Так рождались завоеватели. Темучжин, прозванный Чингисханом. И еще сын Давида Сасунского — Мгер.
     Вечер. Двое на крепостной стене. Женщина, сохранившая еще былую красоту и сын — подросток, скорее юноша лет четырнадцати.
     — Мгер, мне не нравится, что ты отдаешь им свою добычу.
     — Мам, зачем мне вся эта баранина. Мне же интересно просто охотиться. К тому же, они мои дяди. И мы у них в гостях.
     — Дело не в этом, сынок. Отцы моих отцов говорили — если кто-то положит руку тебе на плечо — стряхни ее, чтоб он не сел тебе на шею. Не отдавай чужим ничего своего, Мгер.
     Марал был прекрасен. Он застыл на секунду — и сорвался с места, когда из кустов донеслись треск и громкие голоса. Но в тот же момент начала свой полет и стрела, спустя мгновение пробившая ему затылок.
     — Я убил оленя, — еще не совсем веря себе, прошептал Мгер. — Я убил его, дядя!
     — Не ты, а мы — усмехнулся, выбираясь из кустов, бородатый мужик, — отдавай его, племянничек и пошли.
     — Не надо, пусть потаскает его. До дому, — со смехом прибавил второй, помоложе.
     — Нет!
     — Ты че, парень? Че с тобой, в натуре?! Кончай выпендриваться, пошли.
     — Нет, это — моя добыча!
     — Отберем, брат?
     — Отберем! Они кинулись с двух сторон. Все дальнейшее было только рефлексами. Тело воина в четвертом поколении само знало, что делать. Младший охотник попытался ударить Мгера в лицо. В следующий момент он услышал глухой треск собственных ребер, когда кулак юноши проломил их. Старший остолбенело смотрел на него.
     — Ты... ты убил его! — рука дернулась к охотничьему ножу — но не дотянулась. А вслед за ней с хрустом сломалась и шея.
     — Пойми, Мгер, — говорила мать, когда все было позади. — Нельзя убивать людей.
     — Почему?
     — Потому что... — и поняла, что не сможет объяснить, — потому что... потому что нельзя! Вдруг она увидела его по-новому. Не ребенок — молодой мужчина — по-детски округлое лицо с пушком над губой — и бугры мышц под домотканой рубашкой. В этом возрасте мальчишки любопытны и жестоки, мудры и невежественны. Они добры и злы одновременно, потому что не понимают ни добра, ни зла. А он не понимает и своей силы. Тяжело будет ему. Родичи убитых жаждут мести, они попытаются убить его — или, что вероятнее, он убьет еще кого-то еще.
     — Тебе лучше идти, Мгер. Пришло время уходить.
     Горной дорогой, широким шагом уходил Мгер навстречу своей судьбе. Судьба вынырнула из-за поворота в облике чернобородого всадника. Красивая девушка сидела на крупе мощного коня. Лицо у всадника было усталым и потасканным. Когда-то это был благородный могучий человек, сейчас — обыкновенный феодальный хищник, с обычным для таких, как он презрением к простолюдинам. Что ему комья грязи в лицо пешеходу — мелочь, внимания не заслуживающая. Но Мгера испачканная рубаха взбесила.
     — Эй, дедуля, не стар ли ты для нее? — за этой развязанной репликой последовал ряд непристойных намеков на мужскую несостоятельность представителей старшего поколения. Феодальный хищник оторопело слушал. Такого не было, потому что не могло быть. Никогда еще простолюдин не осмеливался вести себя так.
     — М-молч-чать, м-молокосос! — рявкнул он.
     — А то, что ты мне сделаешь, заика? — с наслаждением растер Мгер больную мозоль противника.
     — С-стопчу! — прохрипел всадник. В момент слетела с крупа девушка, лязгнуло опустившееся забрало.
     Атакующий тяжеловооруженный рыцарь — устрашающее зрелище, вполне сравнимое с приближающимся на бреющем боевым вертолетом Ми — 24, "Королевским тигром" и казачьей лавой. Сверкающие доспехи всадника, сверкающие доспехи коня, дробный лязг металла, тяжелый топот шипастых копыт, под которыми сотрясется земля и безликий взгляд закрытого шлема откуда-то из поднебесья — и все это надвигается с жуткой непостижимой скоростью, чтоб смести и растоптать. В такие секунды поднимается первобытный страх, хочется бежать без оглядки — но это и есть кратчайший путь к скорой и бесславной гибели.
     Мгер ждал. В последний момент он сделал шаг в сторону, выставил вперед свой длинный дубовый посох и перенес упор на землю. В следующее мгновение рыцарь пролетел над ним и с оглушительным шумом впечатался в дорожную грязь. После такого удара любой другой долго лежал бы в глубокой задумчивости, скованный тяжестью доспехов. Любой — но не этот. По-кошачьи извернувшись, он вскочил на ноги, а рука его опустилась к ножнам. Мгер знал, что как только в руках у взбешенного рыцаря окажется меч, все вопросы лично для него, Мгера, будут решены окончательно и бесповоротно. Посох коротко дернулся, и рука повисла, парализованная ударом выше кисти. Противники сошлись в кулачном бою.
     Мгер наслаждался борьбой. Давно ему не попадались противники, способные устоять перед ним. Но и этот уставал, в движениях чувствовалась неуверенность. А потом — сквозь забрало — он увидел в глазах рыцаря страх.
     — Мгер, он убьет тебя! — крик матери — и глухой стук оземь тела, сраженного апперкотом.
     — Давид! — отчаянно вскрикнула она.
     — Отец?! — вскинулся Мгер, но Давид уже снимал шлем, яростно отплевываясь.
     — Отец, прости! Давид ответил — и не было ни заикания, ни косноязычия в его словах:
     — Ты опозорил навеки меня, своего отца. И прошу я одного — да будешь ты бессмертен и бездетен. Стало очень тихо. Потом Мгер встал, повернулся на каблуках и быстро зашагал на запад.
    
     О следующих годах жизни Мгера известно мало. Согласно немногим дошедшим до нас источникам вел он жизнь наемника, солдата удачи. Воевал во всех армиях мира, научился пользоваться любым оружием. Под командованием такого выдающегося тактика, как Ричард Львиное Сердце участвовал в третьем крестовом походе. Спустя несколько лет весь ближний Восток знал "Рыцаря, что не угрожает". Мгер не угрожал никому и никогда. И если он обнажал меч — то только чтоб убивать.
    ... Крестоносцы покрыли себя вечной славой, но дело их было проиграно. Иерусалим был потерян и Мгер навсегда запомнил полные горечи слова Ричарда, обращенные к нему: "Недостойные отвоевать святой город недостойны смотреть на него".
    
    ... Один из бесчисленных рыцарских замков. Пир горой. Гуляют ветераны Акки и Тира, Иерусалима и Аскалона. Замок полон трофейной роскоши, звенят кубки, льется вино, звучат славные имена. Не веселится лишь один человек.
     — Что с тобой, Мгер — окликает его хозяин замка, — на тебе лица нет.
     — В отца стреляли. Покончила с собой мать. Я ухожу, барон.
    
    ... Получение фамильного оружия и доспеха в Сасунском царском доме во все времена было чем-то вроде веселой игры, где наследник рода должен был показать молодецкую удаль, силу, ловкость и умение не теряться под градом едких, бьющих точно в цель насмешек Хранителя — дяди Мгера, Огана.
    ... Невесело было Огану и не хотелось играть своей роли. Он просто раскрыл сундуки — бери Мгер, для кого мне беречь все это теперь. Быстрыми, точными движениями Мгер надел доспехи — и они пришлись ему впору, не понадобилась и вода из волшебного источника. Проверил лук, стрелы. Поиграл полутонной булавой. Во всех движениях ощущался профессионал. Вынул меч — не сталь, застывшая молния сверкнула из ножен. Рукоять удобно лежала в руке — будто созданная специально под нее. Пробы ради рубанул по одинокой колонне, стоявшей тут с незапамятных времен. Широким огненным веером прошуршал клинок, с тяжким грохотом рухнул оплавленный изрезанный камень.
     — Извини, — услышал он — я не могу дать тебе Ратный крест, что давал силу и неуязвимость в бою твоим предкам. Давид погубил его.
     — Ничего, без надобности. У меня — свой, — показал старый крест, пронесенный им через всю святую землю.
    ... И сказал ему конь человечьим голосом: кто ты, человек, что дерзнул сесть на меня? Я убью тебя!
     — Не надо, Джалали. Не то настроение.
     И постаревший, помудревший конь замолчал и покорился ему.
    
    ... Положение Сасуна было аховым. Армии семи царей шли на него. Во главе их стояла Чымшкик — Султан, королева Хлата, брошенная когда-то Давидом. Она и организовала покушение на него. Таковы были данные разведки. Впрочем, кроме внешней разведки Сасуну похвастаться было особенно и нечем. Мгер устроил было смотр имеющейся в наличии дружине. Результатом его стали две — три короткие энергичные реплики на французском, по счастью окружающими не понятые. Несколько утешал осмотр местности. Единственная дорога на Сасун проходила в длинном узком ущелье. Пару суток сасунцы, не покладая рук, превращали лесистый каньон в глубокоэшелонированную полосу засек и завалов, согласно новейшим достижениям фортификации. Деревья валили кронами в сторону противника, стараясь не отделять их окончательно от пней. Лучники пристреливали каждый кустик, груды камней укладывались на уступах. В последний день Мгер разрешил дружине отдохнуть.
     — Ночь проведем в монастыре — сказал он.
    
     I век нашей эры. Римская империя на вершине своего могущества. Она кажется вечной и незыблемой, во многом схожей с цивилизацией ХХ века. Ежедневные рукописные газеты, крытые стадионы, с которых порой доносился многотысячный вопль "Спартак — чемпион! ". Миллионный город, пятиэтажные дома похожие на современные хрущевки, развитые коммуникации, хороший уровень социальной защищенности среднего класса. Нужен был гениальный ум, чтоб разглядеть признаки надвигающейся катастрофы. И катастрофа эта пришла, когда исчерпались рабы — дармовой ресурс античности, столь же необходимый, как нефть — нашему миру. В дело вмешались законы экономики — и пала Империя. На тысячу лет остановилось развитие цивилизации. Но задолго до того появились христиане — люди, которые хотели странного. Их убивали сотнями, но прошло совсем немного времени и христианство распространилось на весь римский мир, по его собственным артериям. И темное время оно встретило во всеоружии, как некогда Ной — Всемирный потоп. Оно смогло обеспечить цивилизации некоторый минимальный уровень выживания. Христианская церковь смогла стать единственной объединяющей силой в эпоху всеобщего разброда. Единой верой, единой надеждой для завоевателя и завоеванного. Единственной контролирующей силой — для буйного феодала, не боявшегося никого и ничего, даже смерти, не было наказания страшней отлучения. Единственной обучающей — да, церковные школы давали мало, но ведь других и не было. Церковь сохраняла и накапливала знания: библиотеки, переписчики, летописцы при монастырях — кому же еще нужно было все это, когда каждый жил днем сегодняшним. Христианская церковь была общедоступной, это был единственный шанс для бедного, но талантливого человека подняться к самой вершине власти. Библия... Набор тщательно отобранных знаний во всех областях — шедевры литературы, исторические данные, пророчества, философия, мораль — все необходимое, чтоб человек остался Человеком. А еще церковь давала приют нуждавшимся.
    
     Все чуть не испортило предательство настоятеля. Но Мгер, давным-давно привыкший к засадам и изменам, не был застигнут врасплох — и с настоятелем поступили "высоко и коротко", прежде, чем он успел впустить врагов. Ранним утром несметные армии царей стали втягиваться в ущелье. Оган огляделся, приосанился и произнес речь, долженствующую поднять дух приунывшей дружины:
     — Восемьдесят семь лет назад наши предки основали здесь новое государство, новую страну. Широка она, а отступать некуда — позади Сасун. Братья и сестры мои, к вам обращаюсь я! Вам нечего бояться, кроме страха! Сорок веков смотрят на вас! Родина — или смерть! С ним — или без него!
     — Они не пройдут — подвел итог Мгер. А армии все входили в каньон.
    
    ... Они не прошли. Спустя несколько часов жалкие остатки этих полчищ барахтались в своей крови на дне ущелья. Их расстреливали из луков, заваливали сверху камнями. Мало кому из них посчастливилось увидеть лицо противника.
    
    ... Стелясь по земле несся великолепный вороной, унося Чымшкик — Султан от проклятого ущелья. За своей спиной она слышала равномерный стук копыт — и это была смерть. Позади были шесть заслонов, умело расставленных Мгером. На этом пути королева растеряла последние остатки личной гвардии. Их оставалось сорок — молодых, безоглядно преданных ей ребят — перед седьмым заслоном. Прорвались четверо. Один за другим полегли и они, чтоб ценой своей жизни дать ей время спастись.
    ... Чымшкик, Чымшкик, много битв выиграла ты в своей жизни, но эта была не твоя. К чему теперь легкость и остроумие твои, к чему умение спорить? Не помогли тебе ни сильный характер, ни жесткий мужской ум, когда пришла любовь. Вдруг открылась душа — настоящая, чуткая, верная... Зачем ты встретила Давида, Чымшкик?!
     Скачка переходила в полет. Под копытами проносились расщелины, скалы, вечные льды и горные луга. Мгер вряд ли смог бы сказать, куда завела их эта погоня, сквозь какие миры проносились они. Главным сейчас была Цель — спина с разлетевшимися по ней золотыми волосами.
     Вороной пал внезапно. Мгер без колебаний направил коня на распростертую на земле фигурку, но тот вздрогнул, как от удара — стрела, выпущенная снизу, вонзилась ему в бедро. Мгер спешился, Чымшкик была уже на ногах. Противники стояли лицом к лицу. Рассыпавшиеся волосы, широко поставленные глаза, в которых играла золотая искра, высокий с изломом лоб, рот с едва уловимой неправильностью, волевой подбородок — настоящая валькирия смотрела на него.
     — Мгер, — сказала она, — ты потерял отца — и я потеряла отца. Ты потерял мать — я потеряла дочь. Давай прекратим старую вражду. Мы же взрослые люди, единственные нормальные в этом мире. Но Мгер стоял неподвижно, как монумент Силы — не доброй и не злой — равнодушной.
     — Мгер, я любила твоего отца. Я ждала его десять лет, десять долгих лет! Я воспитала ему дочь — видит Бог, дочь стоила отца — Мгер медленно, как бы нехотя положил руку на рукоять меча, — до сих пор он не обнажал его, используя только палицу.
     — Мгер! — в отчаянии крикнула она, — я стреляла в лошадь! И тут заговорил монумент:
     — Меня это не интересует — произнес Мгер с холодной улыбкой и нездешним светом сверкнул в его руке меч — молния. Королеве была известна история крестовых походов. Оба ее меча покинули ножны в тот же момент. Она в совершенстве владела веерной защитой — мечи сверкали на солнце широким стальным занавесом. Мгер любовался ею. Потом огненный меч резко пошел вниз. Последним, что Чымшкик успела услышать в своей жизни, стал короткий лязг перерубленных клинков.
    
    ... Более года работы и несколько сотен ковок нужны были, чтоб изготовить настоящий самурайский меч — катану. Недаром существовали грабители, промышлявшие кражей мечей. Катана — "душа самурая" переходила из поколения в поколение. Порой и теперь можно видеть фотографию именитого японского ученого — с фамильным мечом. Ниндзя — первоначально бедные крестьяне — не могли позволить себе такой роскоши. Их легкие мечи из дешевой стали разлетались в осколки при первом же соприкосновении с самурайскими. И если настоящий самурай считал шиком разрубить противника, едва вынув меч из ножен, то ниндзя приходилось учиться лавировать и увертываться. Вот так искусство фехтования пришло в Японию. Однако один на один, лицом к лицу, на мечах шансы у ниндзя, вышедшего против самурая были нулевыми. Как говорится, против лома нет приема.
    
     Могучей и неприступной была крепость Хлат. Надежны были ее ворота. Отважны защитники, тем более, что знали они — пощады не будет. И не слишком испугал их одинокий всадник, отделившийся от подошедшей дружины. Не обращая внимания на град камней и стрел, он направил коня к воротам — и, не снижая скорости, прошел сквозь них. С грохотом разлетелись стальные засовы, брызнули щепки и осколки камней.
     Завоеватель входил в город — и ад следовал за ним. Кровь заливала улицы, гибли под мечами сасунских чертей женщины и дети. Дым от десятков пожаров стелился по земле, ел глаза. Копыта коня втаптывали в грязь исписанные страницы. Не мигая, смотрел Мгер на дело рук своих. Многие стреляли в него, но реакция солдата удачи всегда оказывалась быстрее, и неудачливые стрелки падали из окон с метровыми стрелами между глаз. А после третьего — четвертого покушения в дело пошел меч. И дом, который не сдавался, превращался в оплавленные развалины.
     Короткий писк за спиной: "Не тронь моих чертежей! " Мгер проигнорировал. Но чуть дальше дорогу ему преградил высокий худой старик в сутане: "Стой! Во имя Господа! ". Рыцарь замер, точно усомнившись.
     — За что ты убиваешь их?! За что?! И тут Мгера будто выбросило из седла.
     — Садись, отче. И ответь мне, только честно, — могу я поступать иначе. Священник вдруг оказался в седле боевого коня. Отсюда он увидел весь агонизирующий город. Он почувствовал неодолимую силу в руках. А еще он услышал голос с неба — и голос этот требовал смерти.
     — Ну как, отче — грянуло над ухом.
     — Ты молод — оттого и жесток... Но время сейчас твое, бич божий.
     На дымящихся развалинах Хлата Мгеру предложили сасунскую корону. В этом месте летописи расходятся во мнениях. Согласно одним, Мгер уже тогда имел свои, далеко идущие планы и отказался от трона. По другим, он все же принял его, но вскоре оклеветанный родичами предпочел добровольное изгнание кровавой борьбе за власть в родном городе. Так или иначе, но спустя некоторое время мы можем видеть его в лесу, спящим богатырским сном прямо на траве.
     — Ты убил королевского оленя! Мгер осторожно, как котелок с болью поднял похмельную голову и разлепил один глаз. Отрицать сей очевидный факт было сложно — улики в виде оленьей головы и прочих субпродуктов говорили сами за себя. Память услужливо подсунула новоманерное слово "браконьер", раньше обозначавшего всего лишь охотника с гончими. Установив, что влип надежно, Мгер перенес внимание на говорившего. Очень молод, сложения не слишком могучего, в легкой кольчуге тонкой работы. Однако Мгер отнесся к нему со всей серьезностью, как привык относиться к любому, целящемуся в него из лука.
     — Ну. Что. Дальше, — сквозь зубы простонал он и открыл второй глаз. Двумя глазами мир виделся еще более гнусным, чем одним.
     — Что ж, браконьер — насмешливо сказал юноша — проверим, умеешь ли ты стрелять. Проиграешь — пристрелю на фиг. Снимай браслет. Мгер стянул массивное золотое кольцо с запястья.
     — Бросай! Могучая рука мощно послала его к кронам деревьев. Короткий свист, треск, посыпались щепки — и оставалось только уныло разглядывать браслет, повисший на оперении стрелы где-то на высоте третьего этажа.
     — Слушай, парень, у тебя совесть-то есть?! Мне, может, этот браслет еще отец подарил, а ты по нему стрелять... Кто снимать будет его оттуда? — и показал наверх. Юноша невольно поднял глаза — в тот же момент толстенная стрела пригвоздила его высокую шапку к дереву. Мгер сосредоточился, взял поправку на двоение в глазах и показал — таки сарацинскую штуку, которой его научил Робин откуда-то из-под Ноттингема. Вторая стрела с хрустом вошла в первую, расщепив ее пополам. А третья уже смотрела в лицо оглушенному парню. Но тот не выглядел испуганным. Весело рассмеялся и отошел от ствола. Шапка осталась висеть, а по плечам его рассыпались длинные каштановые волосы.
     — Я — Гоар, Мгер, дочь халифа багдадского. И я твоя невеста. — Девушка помахала рукой — вот второй из браслетов, которыми обменялись наши отцы. Мгер застонал, закрыл глаза, помянул недобрую память хлатских виноделов и клятвенно обещал: "Больше не буду пить".
     — Плохо тебе, Мгер? — заботливо спросила Гоар, — голова болит?
     — Солнце напекло.
     — Берегись солнца, Мгер — рассыпался звонкий смех, прохладные ладони легли на глаза — и боль ушла.
     Знал, знал Давид, что делал, когда искал невесту для сына, которого не видел никогда в жизни. Как никто другой подходили друг другу Мгер и Гоар. Очень быстро она стала ему единственной любовью, другом, соратником, помощником... Вскоре он уже не представлял себе, как вообще мог жить без нее. Но мрачнел. И однажды Гоар отвела его в сторону и спросила напрямую: "Что грызет тебя? Чего тебе не хватает? ". И Мгер рассказал ей об отцовском проклятии. "Подумай еще раз. Я хочу, чтоб ты была счастлива — даже если мне придется отказаться от тебя, " — сказал, как в омут бросился. А ответила она очень просто: "Не думай, проживем. "
     И не было другой такой красивой пары за всю историю Багдада. И, может, их свадьба стала бы самой веселой в истории Города, но все кончилось внезапно. Еще не совсем стряхнув хмель, гости оказались на стенах, под которыми стояла Степь.
     Мгер усмехнулся — как же низко пал авторитет Багдадского халифата, что горстка кочевников осмеливается осаждать его столицу. При нем такого не будет. Ворота распахнулись, и багдадское войско выступило на врага. Ожидалась мелкая стычка, своего рода разминка после застолья. Мгер накинул первую попавшуюся кольчугу, обнажил меч и пошел в атаку. Даже невероятная маневренность степняков не спасала их. Длинные кривые сабли — из тех, что появились уже после изобретения стремян и дававшие возможность сплеча разрубать противника пополам — разлетались в брызги при соприкосновении с мечом — молнией. Как и следовало ожидать, кочевники смогли продержаться недолго. Дружина кинулась за отступающими, и тут Мгер облился холодным потом. Он вдруг вспомнил, где видел такое же — слишком беспорядочное бегство и что последовало за ним. "Наза-а-ад! " — рев Мгера тревожной сиреной перекрыл шум битвы. Дружина бешеным галопом неслась назад, к крепости. Лишь немногие пали под стрелами внезапно повернувшего отряда. Они успели — чтоб увидеть несметные полчища, подходящие к городу. Это был Мсыр. Войско с ходу врезалось в противника. Закипел почти безнадежный бой. Бой — не чтобы победить и не чтобы просто выжить — бой, который должен был дать Городу время на эвакуацию. Мгер собрал вокруг себя небольшой отряд и с двойной яростью крушил мсырцев: как сасунец — извечных врагов Сасуна и как крестоносец — худших из сарацинов. Отряд Мгера прорубался в центр, туда, где был вражеский полководец. И когда было брошены в бой все оставшиеся силы, когда падали вокруг последние вассалы, когда до цели оставалось всего четыре шага, когда один удар должен был решить судьбу вторжения — именно в этот миг петля затянулась на горле и вырвала Мгера из седла. Мышцы шеи напряглись рефлекторно, защищая горло, позвонки выдержали — но встать ему не дали. Конь волок его за собой по камням и ухабам.
    
     Издевательство. Издевательство будить человека, когда ему так хорошо спится. Тем более таким издевательским тоном. Ну что ж, надо вставать. Мгер вскочил одним движением с места. Ситуация была крайне неудовлетворительной: руки были туго связаны за спиной, от кольчуги остались одни воспоминания. Вокруг на конях восседали степняки. Хуже всего, что восседали они на главной площади Багдада. Значит, бой был проигран. Прочие пункты: что с Гоар, где искать коня, да и общие масштабы катастрофы Мгер отнес к неизвестным. Один из кочевников окликнул его:
     — Эй, оседлый! Знаешь, кто мы?
     — Ну?
     — Мы — Черные всадники. И ты убил одного из наших. Ты должен заменить его...
     — На небесах! — грянул общий хохот орды.
     — Но мы должны проверить, достоин ли ты такой чести. Каждый из нас прошел вот этот обряд — пройди и ты. Длиннейший хлыст обрушился на лицо. Другой, третий. Хлысты носились с ленивой грацией кобр — лишь хлопки срывались с кончиков, когда какой-нибудь из них преодолевал звуковой барьер. В слепом бешенстве Мгер метнулся к одному, другому, но всадники играючи уходили от связанного пленника, обжигая его звонкими, оскорбительными ударами. Было больно и ужасно обидно. Степняки проносились мимо — и у каждого был наготове хлыст. Мгер озверел окончательно — и вдруг все прошло. Пришла холодная ярость — на всех, кто проверял его, на кочевников, отца, Филиппа Французского — ни к селу, ни к городу. А еще на себя, на собственную глупость. И это окончательно остудило голову. Он четко определил, что не даст навязать себе чужие правила — тем более, что и не знает их. Играть в такие игры значит заведомо проиграть. Размеренным шагом Мгер шел навстречу всадникам. Удары бичей рассекали поднятое наверх, залитое кровью лицо, но не могли стереть с него жуткого оскала. Мгер шагал на плети. Он почти ослеп, тело содрогалось от боли и унижения, но он шел, пока не почувствовал адской вспышки боли в открытом рту. Челюсти со стуком сомкнулись, и мощный рывок шейных мышц выдернул потерявшего равновесие кочевника из седла. Тот попытался встать, но мокро шмякнулось оземь что-то красное — это стальной носок сапога Мгера вырвал из его горла гортань. Мгер прыгнул в пустое седло — но лошадь обвалилась под ним, а когда он поднялся — до дюжины стрел смотрело ему в лицо. И фокус, сошедший с Гоар, тут не сработал бы, потому что степняки были приучены вначале стрелять, а уж потом любопытствовать. Предводитель их был мрачен:
     — Человек под плетью либо забывает, что он человек и становится рабом, либо забывает, что такое страх. Я сказал, что ты сломаешься, и ошибся. За ошибки надо платить. Мой сын мертв. Мой лучший конь мертв, и убил его я. Слушай, воин. Ты — всадник. Помни об этом!
     — В яму его! — скомандовал другой голос, и Мгер узнал мсырского полководца. За секунду до того, как полететь в глубокий колодец, Мгер успел услышать странные слова: "Берегитесь, если этот человек выйдет — он разрушит весь мир".
     День первый:
     В колодце было темно и сухо. Мгер мрачно смотрел в одну точку на стене. Даже известие о том, что через неделю колодец зальют свинцом, не вывело его из оцепенения. Болело лицо, болело все тело, но не это было самым худшим. Мгеру было стыдно. Очень стыдно. Вина была его и только его. Ведь совсем несложно было разгадать отвлекающий маневр. Ведь недолго же было надеть всю экипировку. Ведь нужно же было оставить людей для защиты города — азы тактической науки. Так нет же — поддался стадному чувству. Это та же болезнь, что погубила отца. Слава — самое страшное испытание. Огонь, вода — вздор, нет ничего опасней медных труб. Слава вскружила голову. Недооценил опасность. "Отцу простительно, он был обычным крестьянином, получившим силу. Звездная болезнь всегда поражает тех, кто не чувствует себя достойным свалившейся на него славы. Но я... хорошо, хоть жив остался. "
     День второй:
     На фоне голубого круга неба появился темный силуэт. Издевательский крик: "Эй, лови! ". Шлепнулось что-то круглое. Мгер посмотрел и содрогнулся. Изуродованное, но узнаваемое лицо халифа багдадского смотрело на него.
    ... С придушенным воплем мсырец отскочил от колодца — лицом к лицу столкнувшись с вылетевшей из него головой мертвого государя. Мгера оставили в покое. "Но отец не рисковал ничьей жизнью, кроме своей, когда в одиночку отправился купаться на территории врага. А я подставил людей, которые мне доверяли. А Гоар?! Где Гоар?! "
     День третий — день четвертый:
     Лагерь мсырцев трепетал. Из колодца, усиленный резонансом, как из кратера вулкана извергался мощный поток сквернословия. На всех языках Европы Ближнего и Среднего Востока бывший солдат удачи крыл мсырцев, их союзников, багдадцев, сарацинов, Леопольда Австрийского и Бог знает еще кого, не повторяясь ни разу. Даже привыкшие ко всему ветераны не выдерживали водопада нечистот, двое суток заливавшего лагерь. День пятый:
     Мгер торжественно клянется себе никогда не давать противнику ни одного шанса. Никому не давать вывести себя из равновесия. И всегда поступать только так, как считает нужным он — и никто другой.
     День шестой:
     Прошел в напрасных попытках вскарабкаться по абсолютно гладкой стене. Робкий старческий голос: "Эй, Мгер! ". И больно стукнула по плечу кривая кочерга.
     День седьмой и последний:
     Все было уже позади. Ночь отчаянных землеройных работ. Тухлая вонь заколоченного соседнего колодца. Шипение расплавленного свинца за раскаленной стеной.
     Мгер возвышался над своей спасительницей, как башня.
     — Спасибо тебе, бабушка. Но может, лучше было погибнуть с честью? У меня нет коня, нет оружия, я один. Кто я после этого? Что мне делать?
     Позже Мгер признавался себе, что находился в тот момент на грани срыва. Плети кочевников не сломали его, но навалилось все сразу — бессонная ночь, боль, Гоар. Если бы старуха посочувствовала ему — быть может, он и не выдержал бы. Но в ответе ее звенел металл — и это подействовало отрезвляюще, как ведро холодной воды.
     — Мы слуги твои, Мгер. Ты наш властелин. Мы можем помочь тебе в чем-то. Но принимать решения должен ты. И спасти страну можешь только ты. Не сдавайся. Будь мужчиной, черт побери! И что-то щелкнуло в голове у Мгера.
    
     При мсырском дворе любили шутить. Коронной шуткой считалось сделать визирю кровопускание отравленным ланцетом и остановить кровотечение жгутом, наложенным на горло. Годился также алмазный порошок, подсыпанный в обед. Но в ходу были шутки и попроще, почеловечнее. Тем больший успех произвел в столице слух, будто Мгер, залитый семиметровым слоем свинца, смог выбраться из колодца и сбежать. Любому здравомыслящему человеку было ясно, что вздорнее этих слухов может быть только совершенно бредовая идея, будто Земля — круглая. Поэтому двор покатывался с хохоту и с интересом коллекционировал новые анекдоты о Мгере. Особой популярностью пользовался слух, будто ознакомившись с положением дел, бедняга попросту рехнулся. В конце концов, Багдад был захвачен, немногие, успевшие выйти из окружения, во главе с Гоар окопались в одном из горных замков — взятие которого было чисто вопросом времени. И совсем стало весело, когда сотня защитников замка вышла в поход на Мсыр. Двор посерьезнел лишь, когда стало известно, что возглавила их не Гоар, а невесть откуда взявшийся Мгер. Но улыбки вновь вернулись на лица, когда атаман Черных всадников лично обещал вернуть Мгера в ту преисподнюю, из которой тот сбежал.
     Проходили дни. Слухи приходили все более удивительные. К сотне Мгера присоединялись все новые добровольцы — остатки разбитой регулярной армии, люди длинной воли да и просто крестьяне. Армия Мгера росла, как снежный ком, но в столице только посмеивались, представляя, как станет разбегаться это мужичье, встретившись со степняками. Не до смеха стало, когда обнаружилось, что войска высланные против Мгера в полном составе переходят на его сторону. Мощный оккупационный гарнизон, стоявший в Багдаде выступил против наступавшей армии. Тяжелая кавалерия, помня, что инициатива в атаке — залог успеха, с ходу перешла в наступление. Опыт сотен боев показывал, что у пехоты не было шансов, когда бронированные всадники врезались в нее, рубя и круша десятками. Но их не подпустили и близко. Несколько тысяч мужиков натянули длинные луки — и поле битвы превратилось в ад. Впрочем, это не было битвой. Бойня. Мгер не терял времени, и крестьяне под руководством степняков вполне овладели искусством стрельбы из лука — насколько вообще можно было овладеть им за две недели. И толпа мужиков с простыми палками перебила цвет сильнейшей регулярной армии Ближнего Востока. От позора можно было удавиться. Но битва эта — еще за сто лет до Кресси прозвенела похоронным звоном для блеска рыцарской конницы. Только мало кто понял это.
    ... Вернувшись в свой лагерь, Мгер обнаружил там в высшей степени интересную картину. Точнее — делегацию Сасуна. Занятие, которому предавалась делегация, вызвало у него определенные ассоциации. "По кому поминки справляем, отцы? " — поинтересовался он. "По Мгеру нашему, свету очей наших, светочу сасунскому" — хором ответили отцы. В душе Мгера поднялось теплое чувство, но оно мгновенно испарилось, когда он услышал слова одного из родственников: "Многая лета тебе, добрый человек. Но мы пришли сюда не творог продавать. Давай приданное моей невестки — я его в Сасун отвезу. " Мгер ощутил острую необходимость присесть, и обнаружил в своем любимом кресле своего же двоюродного деда Верго. Ничего не было в этом человеке от рода Сасунского. Был он феноменально труслив и нечистоплотен. Говорят, в тяжелый для города день он отказался принять власть, мотивируя это: "У меня — грыжа". Мгер осторожно избавил его от кресла и удобно уселся, приготовившись внимательно слушать. Вместо того он услышал: "Встань, ты, смерд" — и старческая рука припечаталась к его щеке. И тут Мгер осатанел: "Так значит, не узнаете, отцы? ". Через пару секунд перед ним возвышалась куча — мала из сасунских богатырей.
     — Н-ну? — поинтересовался он
     — А чем ты докажешь, что ты Мгер? — послышался снизу придушенный писк Верго. — расскажи правду о нашей, сасунской земле.
     — Правду... А правда в том, что ты оскорбил мою мать, и она покончила с собой, — нежно сообщил ему Мгер — вот она, правда о сасунской земле. Еще вопросы есть? Со стороны кучи понесло дурным запахом.
     — Но можете быть спокойны, отцы. Я не поеду в Сасун. Сыт по горло!
    
     В Багдаде стояла паника. Слухи сменяли друг друга: "Монстр у Диарбекира". "Сумасшедший сасунец прошел Батманский мост". "Мгера видели на Леранском поле". И, наконец: "Покорный Багдад ждет своего повелителя".
    
     Мгер вступал в свой город. Сбылась заветная мечта любого солдата удачи — собственная корона победно сверкала на его голове. Город — один из лучших на Ближнем Востоке, склонился перед ним. По правую руку от него была Гоар. Ради этого стоило пройти через все, через что прошел он. Стоило босиком пересекать всю страну в грязных блохастых лохмотьях сумасшедшего. Стоило сносить все оскорбления. Стоило рисковать жизнью. Стоило неузнанным проходить через мсырский лагерь. Даже Гоар не сразу узнала его, когда он постучался у ворот горного замка. Толстая корка засохшей грязи. Разбитое, заплывшее лицо, заросшее вдобавок совершенно разбойной, спутанной бородой. Мгер раздраженно почесал бороду. Опрометчиво данная клятва — в лучших традициях крестоносцев — не бриться до полного изгнания захватчиков, чуть не привела к ссоре с Гоар. Утешил он ее тогда тем, что подобные клятвы бывали и хуже, например: "Не мыться до победы святого дела". Бороду все же пришлось подстричь, но привыкнуть к ней так и не удалось. Наверное, изрядным стимулом во всех его начинаниях было желание избавиться от нее. Месяц Мгер занимался тем, что любой рыцарь Сасунского дома посчитал бы несмываемым пятном. Наводил дисциплину в войске и среди буйных кочевников, обучая их воевать сообща. А еще он учился сам. И раньше он был немаленьким — сильнейший воин Сасуна, а сейчас, после долгих изнурительных тренировок, стал просто огромен. Титановая кольчуга обтягивала мощные грудные мышцы, широченные плечи, предплечья толщиной с бедро среднего человека. Притом, эта, неповоротливая с виду гора была невероятно подвижной — на спор уходил из — под арканов степняков. Мгер научился великолепно фехтовать, в совершенстве владел любым оружием. Творил чудеса ловкости верхом — но и пешком мог бежать не хуже коня — размеренно и неутомимо. Он стал первым из рода Сасунского, кто использовал все сто процентов данных ему оружия, коня, и... собственного тела. Осмотрительности его научили плети кочевников. А еще он запомнил, что лучшая битва — та, которой удалось избежать. Что лучше лишить противника воли к победе, чем жизни. Он готовился подавить пару — другую мятежей, обычных при смене власти, но их не было.
     И тогда Мгер стал строить Дом. Жуткие камни громоздились друг на друга. Горожане косяками ходили смотреть на работу обнаженного по пояс титана. А через полгода Мгер и Гоар вселились в этот дом. Все здесь было сработано своими руками. Руки, привыкшие до сих пор к мечу и разрушению жаждали созидать. Наверное, это был голос крови — многих поколений прекрасных мастеров и строителей. А еще...
     Где-то выли метели. Где-то глухо молчало белое безмолвие. Где-то седое море билось о скалы. В пустынях поднимались песчаные бури, а с гиблых топей ползли по дорогам болотные огоньки. Но весь этот мир оставался за стенами. А здесь уютно потрескивал камин. У камина в удобных, мягких креслах сидели они с Гоар. Шипел на огне поджаривающийся хлеб. Уже закипал драгоценный напиток из Китая — чай. Было хорошо и спокойно.
     — Знаешь, Гоар, я мечтал об этом всю жизнь. Всю жизнь нуждался в домашнем тепле, заботе. Ведь у меня с рождения не было своего дома — мы жили везде, как в гостях. Потом Святая земля. Камни, пыль... дизентерия. Проклятое место. Мы несли им слово божье, но постоянно чувствовали себя под прицелом. Спереди сарацины, а в спину стреляли свои же. Мы по-глупому теряли лучших вождей. Но, несмотря на все, мы неизменно выигрывали сражения — и проигрывали войну. Несправедливо это. Да и вообще — не то что-то в этом мире.
     — Да, не то. Пора бы уже и понять это, — усмехнулась Гоар, — Ведь ты до сих пор веришь, что в жизни возможно чудо. И это после того, как тебе стреляли в спину, били, сделали сиротой, после всей этой грязи. Понимаешь, Мгер, ты ведь давно уже привык надеяться только на себя, но живет в тебе какая-то детская вера. Это мне и нравится в тебе — что смог сохранить себя. А справедливость... Это утешение слабых. Ведь законы человеческие — вздор, под ними скрывается простое и жестокое правило: побеждает сильнейший. Ты силен, ты сам можешь устанавливать правила игры. И справедливость, если захочешь.
     — Я стараюсь — и что же. Я дал им равные шансы. Но откуда-то поналезли эти... Отовсюду слышу только "Деньги! Деньги! ". Сила, талант, красота, любовь — ничто, все решают только деньги.
     — Все правильно. Но скажи, у кого больше денег, если шансы были равными. У того, кто лучше смог использовать свою силу, свой талант, свой ум. Ты просто поставил себя вне их и над ними — но у них своя жизнь.
     — А сасунцы? Народ воинов — в кого они превратились? А мои дяди?
     — Сасунцы никогда не были народом воинов — это мирные крестьяне, мечтающие, чтоб их оставили в покое. А твои дяди... Они стареют, Мгер. Все стареют, один лишь ты не меняешься.
     — Да ладно... А знаешь, ты права, ты смогла поймать эту суть. Ведь и я такой же — мне всего лишь хотелось, чтоб меня оставили в покое. Я был рожден мстителем, тенью, которая приходит, чтоб сделать черную работу, слишком грязную для благородного героя. Но мне надоело разгребать за отцом. Я — человек, и у меня своя жизнь. Жизнь обычного горожанина. Я больше не хочу брать в руки оружие. В Багдаде все спокойно, а меч — молния висит на стене без дела. Ну и пусть. Мне нужно учиться, учиться многому. У меня есть этот дом. Здесь всегда будут мир и покой. У меня есть ты. Вот за это и стоит воевать. А больше ни за что.
     Мгер поворошил угли.
     — Видел на днях одну картину. Мертвый город, где живут одни призраки. Двух таких городов не может быть на земле. Это ж не картина — обвинение. Вызвал художника, спрашиваю: "Это твоя работа? ".
     — А он?
     — А он нагло отвечает: "Нет, твоя".
     — А ты?
     — Что я... Смелый человек. И талантливый. Далеко пойдет. Если не остановят. Неторопливо текла беседа. Догорали свечи.
    
     Так шли дни. Их течение не было заметно в Доме Мгера. Казалось, ему удалось скрыться от своей судьбы. Но судьба не забыла о Мгере. И стук под дверью в одно ненастное утро был ее стуком. Их было двое, и были они посланниками Сасуна. Вышел вперед первый.
     — Мгер Сасунский. Я передаю тебе послание твоего дяди Тороса: "Мгер, Сасун в опасности. Враг идет на нашу святую землю. Спаси свою Родину".
     — Обрати внимание, Гоар. Страна называет себя Родиной, когда приходит время умирать за нее. Посланец продолжал:
     — Мгер, могилы твоих предков в опасности.
     — Мой отец проклял меня. А матери я ничем помочь не могу.
     — Спаси веру предков!
     — Долг перед верой я оплатил под Иерусалимом.
     — Мгер! Твой дядя предлагает тебе — изгони захватчиков, займи трон своего отца. Он твой по праву.
     — Зачем? Я уже переболел этой болезнью. Хорошая жена, хороший дом — что еще нужно человеку, чтоб встретить старость — не так ли? Посланец замолчал, голова его поникла. Губы шептали: мы погибли. И тогда выступил второй посол.
     — Мгер, помнишь, как солнце садится в море? Помнишь, как розовеют горы в первых лучах восхода? Помнишь, как утром шумит река? Помнишь, в небе этажи облаков? Помнишь, тропинки старого леса? Помнишь, как шуршат под ногами осенние листья? Помнишь, запах летних вечеров и крики стрижей за окном? А помнишь, звон цикад по ночам — и звезды? Где ты видел такие звезды? Где еще такое синее небо? Где еще такая вода? Стар я. Не сохранить мне этого. И сгорбился Мгер, будто гора легла ему на плечи.
     — Кто послал тебя? — тихо спросил он. — Оган?
     — Да.
     — Я никогда не знал, что дядя так любит Сасун. Я совсем не знал его. Передайте, помощь будет.
     Уходил он тайно. "Оставляю тебе свою булаву. Я и так нечасто выходил из дому. Вряд ли кто решится проверить, дома ли я, особенно если увидит ее у дверей".
     Глухой ночью содрогнулся Сасун, содрогнулся дом Огана.
     — Плохо же стали охранять город, — грохнул насмешливый голос, — военное положение, а никто не стремится установить мою личность.
     — Мгер, — выдохнул Оган. Как был — выбежал во двор. Они крепко обнялись.
     — А где же войско, Мгер? Где помощь?
     — Это — багдадское войско, дядя. Король не имеет права рисковать жизнью подданных без основательных причин. Война эта — моя война. А помощь — это я. Тут кто-то говорил о святой земле. Так вот, мы устроим им Святую землю.
    
     Вторую неделю мсырское войско медленно разлагалось. На многие километры вокруг простиралась черная выжженная пустыня. Солдаты бросались к колодцам, но они были либо сухими, либо отравленными. Они умирали от голода, потому что припасы погибли в один из первых дней, когда ветреной ночью сгорел обоз. Даже мыши — и те бежали из своих нор. Днем солдаты падали от солнечных ударов, ночью тряслись от холода. Над войском нависла угроза эпидемий. А хуже всего было то, что противника не было. Реального противника, с которым можно было бы сразиться. Были налеты летучих отрядов, были короткие фланговые удары. Были явное вредительство и саботаж. Всеобщая подозрительность и публичные казни не поднимали победного духа. Начались склоки среди союзников. Позади был мертвый город Хлат, ставший вечным предупреждением о судьбе любого захватчика. Угнетали слухи, что ужас этот ждет и их в конце пути, давила неизвестность. Лишь наемники сохраняли жесткую дисциплину. Все это было им не в новинку. Бывшие крестоносцы, бывшие солдаты всех армий, проданные всеми и продававшие всех, за плату они были готовы воевать против кого угодно. Этот ад назывался Святой землей, и они злорадствовали насчет сарацин, впервые ощутивших его на своей шкуре. ... Мгер разглядывал их. "Четыре внука Козбадина, — говорил ему Оган, — идут на нас". Нет, внук был один, и Мгер крепко помнил его слова насчет ямы. А остальные... Остальных трех кондотьеров он знал очень хорошо. Они и прежде встречались с ним: иногда — плечом к плечу, иногда — лицом к лицу — как раскладывались карты. Когда-то они были ребятами Рено Шатильонского — отъявленного негодяя, родовитого, как все короли Европы, и напрочь лишенного чувства страха. Сам он предпочел погибнуть, но не стать вероотступником. А вот они остались жить. "Что ж, тем лучше, — подумал Мгер, — приятно иметь дело с профессионалами". Между ними лежало Леранское поле — и они приближались.
    
     В любой битве бывает момент, когда противники замирают, чтобы разглядеть друг друга. Это не тактика и не стратегия — просто закон человеческой психологии. Мгер не дал им этого времени — и все мсырское войско оказалось на секунду позади происходящих событий. Он возник на гребне холма, сверкнул меч — молния и вот громадный всадник уже несется по прожженному коридору через все войско, туда, где встали спиной к спине три кондотьера, приготовившись к своей последней битве. Они знали его слишком хорошо.
    
     Коротко всхрапнул жеребец. Пол заскрипел под тяжестью шагов. Вошел Мгер. Стукнуло копье.
    — Вот, дядя, — головы твоих врагов. Он уехал, не прощаясь.
    —
     Мгер на улицах Алеппо. Мрачный взгляд сверху на запуганный город. Люди, пропитанные страхом, доносами и предательством. Только что его арестовали двое в сером — тайная стража королевы. Мгер не удостоил их даже взглядом. Он не обернулся, когда сзади раздался двойной хрип. Изгнанники возвращались в родной город вслед за ним. Пришло время возмездия. Мгер молчал. Лишь за секунду до того, как смести стену королевского дворца, он сплюнул: "Merde! ".
    
     Отказавшись от трона в Алеппо, Мгер возвращался в Багдад. Никто не знает, что случилось на этом пути, что так подействовало на него. Одно из сказаний повествует, что на него напали ассасины.
    
     Ассасины... Первый в истории случай использования в политике организованного терроризма. Друг Омара Хайяма Хасан ибн Саббах — он же мрачный "Старец Горы" — организовал тайное общество исмаилитов в боевую террористическую организацию. Две сотни лет фидаи — "жертвующие собой", под видом купцов и нищих, музыкантов, поваров, солдат, как вирусы проникали в общество, чтобы истреблять самых талантливых, смелых — всех, кто хоть немного поднимался над средне — серым уровнем. Две сотни лет они губили нацию, пока с ними не покончил Чингисхан.
     Новую страницу в истории терроризма открыла организация народовольцев. Гремели взрывы, Европа с азартом следила за охотой террористов на русского царя. Седьмое покушение оказалось успешным, и умница Александр II окровавленным мясом упал на мостовую. Ее мы и сейчас можем видеть в петербургском храме Спаса — на — крови, как память об упущенном шансе России. Забавный факт показывает степень ограниченности этих "передовых людей России". Еще лет за тридцать до того, во времена Крымской войны с успехом использовались нарезные снайперские винтовки. Но народовольцам и в голову не приходило, что царя можно запросто подстрелить — как какую-нибудь белку. Вот они и кидали бомбы. С террористами успешно боролся брат бомбиста Саши, Володя, который пошел другим путем — и ответил на белый террор красным, уничтожая за каждый теракт тысячи не в чем не повинных людей. Две войны и одна революция изменили человечество. Если в XIX веке террористку, сказавшую "Я солдат Революции, а солдат не вешают, " — триумфально освобождали в зале суда, то в конце ХХ мир стал склоняться к методам Цезаря, Александра III и израильского "Моссада". Сводятся они к тому, что террорист ставит себя вне закона в тот день, когда становится террористом, переговоров с ним не ведут и в плен его не берут. Этими методами пользовался и Мгер.
    
     Несколько последующих лет Мгер занимался планомерным истреблением подонков рода человеческого. Руководствовался он при этом не законами, а исключительно здравым смыслом и собственной совестью. И безразлично было ему — шла ли речь о маньяке — насильнике, шайке грабителей с большой дороги или укрепленном замке исмаилитов. Очень скоро люди стали называть его Судьей. Но мало кто знал о другой стороне странствий Мгера. На своем пути он безжалостно уничтожал нечисть, которая вылезла из темных щелей мироздания в сумерках человеческого разума. Память о многих из тех кошмарных созданий стерлась. Другие остались бледными сказочными персонажами.
     Дэвы... А вы видели когда-нибудь этого самого дэва — человека без прошлого, и в то же время страшное, нечеловечески разумное существо, способное в одиночку стереть с лица земли большой город. Поголовно истреблены Мгером Сасунским. Вишапы... Видели, как человек наклоняется над родником, падает, и исчезает в нем без следа? Не видели? Значит, вам повезло. Уничтожены Мгером. А у вас никогда — жутко и необъяснимо не пропадали дети? Скажете, нет, но случается. А бывало, что они возвращались в виде бледных призраков — убийц? Не было? Позвольте представить старого знакомца, известного по детским страшилкам. "Мешок — дядя". Единственный существовавший экземпляр убит Судьей Мгером. А вы никогда не натыкались зимой на вымороженные пустые дома, где не может быть ничего живого. И где еще час назад кипела жизнь. Если не хотите, чтоб ваш дом превратился во что-то подобное, никогда не открывайте дверей прекрасной незнакомке, обещающей исполнить вашу заветную мечту. Не исключено, что вы впускаете в дом так называемую "Снегурочку" — странную злобную тварь, сумевшую некогда уйти от Мгера.
     Но Мгер не только убивал — он еще и строил. Плотины, дамбы, дома, больницы. Он шел, а за ним зацветали сады, вставали белоснежные города. Словом, после трудов Мгеровых, о его стране можно было сказать, как о Трансильвании принца Влада Тепеса: "Девственница с мешком золота за плечами могла пересечь ее без страха".
     И вот однажды Мгер почувствовал усталость. Он отдыхал у костра, рядом сидел очередной из случайных попутчиков. Такие люди часто присоединялись к нему, воевали бок о бок и исчезали куда-то. Одни гибли, другие уходили сами.
     — Вот я и навел какой-то порядок в этом мире. А сейчас мне хочется отдохнуть. Знаешь, у меня есть дом. Там горит очаг. Там меня ждут всегда. Там тепло. Там я нужен, там никто не предаст меня. Там меня всегда поймут. Ты понимаешь, мужик, меня там любят. Меня! Все, друг, я иду домой. Прощай.
     Мгер несся по дорогам, и на лице у него светилась прекрасная детская улыбка: мы едем домой, Джалали. Я возвращаюсь домой. Он представлял, как будет рассказывать Гоар, обо всем, что ему пришлось пережить. Он расскажет ей, что ему удалось установить справедливость. Он расскажет ей...
     Дом был цел. Палица стояла на своем месте. Мгер широко распахнул дверь, громко позвал: "Гоар! ". А в ответ тишина. Очень тихо было в доме. Стулья, столы, кресла покрывал толстый слой пыли. Мертвым холодом веяло от камина. А на кровати, среди истлевших перин в тусклом свете, пробивавшемся сквозь затянутые паутиной окна, благородной желтизной отсвечивал скелет. Мгер не понял вначале, потом увидел золотой браслет на тонком запястье. Тяжело подошел к столу и заметил пожелтевшую от времени записку: "Мгер, я слишком долго ждала. Похорони меня в Сасуне. Прости. Гоар. ". Мгер рухнул на колени... Звериный стон вырвался у него из груди. Стыд, боль, чувство утраты, и, наконец, осознание полной непоправимости... Три дня он сидел молча. На четвертый — до блеска вычистил дом, взял Гоар, закрыл дверь и ушел. Холодно стало в доме, холодно и пусто. Никогда тепло не вернется сюда. Но и злу нет входа в тот дом. Пройдут столетия, но ничего не изменится в нем. И никто никогда не решится переступить его порога.
     Мгер направлялся в Сасун. Он вспоминал: "Эй, браконьер". "Бойся солнца, Мгер". "Ты сохранил себя". Помнишь, Мгер, как входили вы бок о бок в отвоеванный город. Помнишь беседы ваши у камина. Помнишь свет ее глаз. Помнишь, как загадочно умела улыбаться она — чему-то своему, внутреннему. Помнишь ее звонкий заразительный смех. Голос ее. Ее тонкие, чуткие пальцы, их легкое прикосновение, снимающее усталость. А как они перебирали струны, как одним движением натягивали тетиву. Остры были ее стрелы, но острее их был ее беспощадный язык. Но кто мог быть и нежней нее. Помнишь, Мгер, каким теплым золотом светилось тело ее в свете свечей. Поздно понял, что было чудо в твоей жизни — и чудом этим была Она. Все прошло, Мгер. Все прошло.

     Он возвращался в Сасун. А была весна — время любви. Пели птицы, белые лепестки облетали с деревьев. Проносились теплые весенние грозы. Зеленным лесом поросли развалины Хлата, навсегда очищенные от призраков. Но мрачно встретил его Сасун. Древний, сгорбленный старец прошамкал: "Умер твой дядя Оган". Вздрогнул Мгер. "Я опять опоздал, Торос. Но почему? У меня прекрасный конь — почему же я опаздываю? Почему те, к кому я привязываюсь, уходят от меня? ". И тут же новая мысль: "Дядя, какой сейчас год? Ради Бога, какой сейчас год? ". Ответ убил его. Сто лет. Сто лет в одиночестве. Миг для бессмертного. Сбылась и первая часть отцовского проклятья. А в тот момент, когда земля застучала по гробу Гоар, он почувствовал, что ничего больше не стоит между человеком и темной бездной вечности. "Зачем труды человека — если нет ему наследника на Земле ". И спросил Мгер: "Отец, зачем ты проклял меня? ". Но молчала могила отца. И спросил Мгер: "Мама, зачем ты меня оставила? ". Но молчала могила матери. А Гоар он не говорил ничего. Они всегда понимали друг друга без слов. Он мог бы рассказать ей, что пережил всех современников. Что он молод — но чужой для молодых. О многом он мог бы рассказать ей.
     — Встать! — окрик перебил его мысли. Он удивленно обернулся.
     — Эта земля — частная собственность Верго Сасунского. Ты не имеешь права находиться здесь.
     — Верго? — и тут он понял. Пока они странствовали, сражались, любили, теряли — старик скупал их страну.
    ... С грохотом обвалились двери. Мгер въехал в тронный зал верхом. Металлом сверкали всадник и конь. Металл отсвечивал в глазах Мгера. Рука в металлической перчатке легла на рукоять непобедимого меча. Но не вынула его. Вместо того загремел хохот титана. Он вдруг увидел всю эту картину со стороны. В троне Сасунском какой-то сморчок. И уже запахло по-дурному. Он осторожно извлек старика из трона, усадил на пол и вышел, скомандовав напоследок: "Вычистить. И чтоб больше такого не было ".
     За долгие сто лет Мгер утвердил за собой право судить и наказывать. И дело он разобрал быстро. Проклятье наложил отец, но кто же исполнил его? За выводом последовали действия. Аккуратно застегнул доспехи. Внимательно осмотрел меч, лук с последними стрелами — полный колчан, палицу. Рукоятки отполированы до блеска, на доспехах свежие царапины, но все готово к бою. Экипировался он спокойно и тщательно — как всегда.
     Высокое горное плато. На горизонте, как будто вычерченная, белела двойная вершина колыбели мира. Небо было особенно близким здесь. Мгер привстал в стременах и, как и полагается — трижды вызвал противника на бой. Трепетал на ветру крест на плаще. И вот, над другим краем плато появились семеро, и солнце сияло на их крыльях. Мгер отсалютовал им — лязгнуло забрало — и понесся вперед. В руках у семерых появились луки, просверкали стрелы. Мгер пошатнулся, когда одна, потом другая вонзились ему в сердце. Нехотя задымился вокруг них пропитанный кровью старый плащ. Но шел вперед конь. Мгер содрогался от адовой боли, от новых и новых стрел, пробивавших его неуязвимые доспехи — да только много же стрел понадобится, чтобы остановить сильного человека, у которого есть цель. Под огненным градом Мгер на скаку натянул лук, и как в тире — одного за другим стал выбивать семерых ангелов. Убить он их не мог — лишь расшвыривал в стороны. Семеро исчезли в тот момент, когда он вздыбил коня над краем плато. А потом перед ним откуда-то снизу выросла гигантская, фантастически прекрасная крылатая фигура. Огромный сияющий меч обрушился сверху на Мгера. Плато оплавилось на километры вокруг в разверзнувшемся огненном аду. Архангел печально склонил голову перед памятью великого героя.
    ... Но с хрустом рассыпался спекшийся камень, архангел отлетел, поверженный ударом меча — молнии. И снова встал Мгер. Не было больше Джалали, запеклись остатки доспехов, из-под рассеченного шлема виднелся обугленный череп, дырой чернела пустая глазница. Но неукрощенным огнем сверкал другой глаз, но хрипло рвалось из обгоревшего горла:
     — Бог, я вызываю тебя на бой! Сразись со мной — или дай мне смерть.
     И раскрылись небеса. Секунду Мгер видел что-то бесконечно мудрое, доброе, прекрасное. А потом услышал Голос:
     — Ты прощен, рыцарь! И Мгер ощутил, что страшно устал. Он закрыл глаза.
     Когда открыл их — вечерело. Вокруг был зеленный луг. Белый плащ стелился по изумрудной траве. Рядом стоял Джалали — тоже невредимый, но совершенно белый. Он усмехнулся: "Ты поседел, Мгер". Вскоре они обнаружили, что земля больше не может держать их. Осторожно, как по болоту, добрались они туда, где среди зеленных гор лежало голубое озеро. Мгер вынул меч и ударил в каменную стену. И раскрылась скала. Последнее, что успел услышать мир, прежде чем она сомкнулась, было — Там мы найдем покой.
    

Эпилог

    Дорожные рабочие давно уже привыкли, что раз в год приходится перестилать асфальт на участке Севанского шоссе, испорченный глубокими воронками, похожими на следы лошади, но лошади эдак тонн в триста весом. Никто особенно не интересуется их происхождением, как не интересуется и остатками ржавеющего среди россыпи стреляных гильз БТРа — разрезанного, по всей видимости, автогеном. Как не интересуется качком, что вышел на костер студентов биофака, заночевавших как-то в лесу. Они рассказывают, что он неплохо играл на гитаре, но пел на непонятном языке, напоминавшем французский. Вставали лишь образы: мальчишки, ушедшего на войну, парня, не побоявшегося шагнуть на хлысты, девушки, из тех, что больше не будет, сурового Судьи, бессмертного воина... Они увидели бездонную пропасть бессмертия — бесконечным коридором уходящую вдаль. Они узнали о разочаровании, о том, что ненадежны ни камни, ни люди и нельзя опереться ни на кого. О том, что друзья у бессмертного могут быть только на время. А еще — боль утраты, которая возвращается рикошетом каждый год и гонит его через горы. И не скрыться от нее и в центре Земли, потому что боль та в тебе. Мир сменял войну, зарастали быльем пожарища, возникали и гибли города — а воин продолжал свое странствие. А может, и не было ничего, и все почудилось перепившимся студентам. А что правда? А правда в том, что когда будут сняты Печати, когда освободившийся бог Локи возглавит воинство корабля "Нагльфар", чтоб сразиться с героями Валгаллы, когда из моря людского выйдет Зверь, когда упадет горькая звезда Полынь — тогда придет время Мгера. Последнее воплощение великого бога Митры, Белый всадник Апокалипсиса — первый из четырех, он выйдет, как победитель — и чтобы победить. И это-то и будет самым страшным. Потому что будет он нести с собой не зло, а добро и справедливость — такими, как он себе их представляет.
  

Вернуться на главную